Ее называли «Золушкой советской эстрады». Она получила известность в 1970 году, исполнив на «Голубом огоньке» песню «Золушка».
Причиной смерти актрисы и певицы Людмилы Сенчиной стала тяжелая онкологическая болезнь, с которой певица выступала до самого последнего конца.
Она скончалась в петербургской больнице в четверг в 8:30 утра. Народная артистка боролась с болезнью полтора года. Ей было 67 лет. Сенчина до последнего выступала. Уже есть сведения о том, что траурная церемония, скорее всего, пройдёт в воскресенье, а похоронят Сенчину на Смоленском кладбище в Санкт-Петербурге — именно так и завещала в своё время артистка. Однако, точная дата похорон пока согласовывается, и точная информация появится немного позже.
Людмила Сенчина
Родилась: 13 декабря 1950 года (по документам: 13 января 1948 года) в селе Кудрявцы (Николаевская обл., Украина)
Семья: сын — Вячеслав Тимошин, работает в сфере недвижимости, живет в Сиэтле (США); гражданский муж — Владимир Андреев, директор Людмилы
Образование: окончила отделение музыкальной комедии Музыкального училища им. Римского-Корсакова при Ленинградской консерватории
Карьера: с 1970 года играла в Ленинградском театре музыкальной комедии, в 1975 году стала солисткой Ленинградского концертного оркестра под управлением Анатолия Бадхена. Снималась в фильмах «Шельменко-денщик», «Вооружен и очень опасен» и др. Хиты: «Шербурские зонтики», «Любовь и разлука», «Песня о нежности», «Золушка», «Камушки», «Белой акации гроздья душистые», «Полевые цветы», «День рождения» и т. д.
В 1966 году поступила в музыкальное училище при Ленинградской консерватории им. Римского-Корсакова (ныне Санкт-Петербургское музыкальное училище имени Н.А. Римского-Корсакова), которое окончила в 1970 году по специальности «солистка-вокалистка».
На втором курсе обучения Людмила Сенчина стала солисткой оркестра Анатолия Бадхена, дирижера и художественного руководителя Ленинградского концертного оркестра.
В 1970-1975 годах работала в Ленинградском государственном театре музыкальной комедии, исполняла ведущие роли в классических опереттах. В 1975-1985 годах — солистка оркестра под управлением Анатолия Бадхена. В 1970-е годы вместе с Федором Чеханковым вела популярную телевизионную музыкальную передачу «Артлото».
Широкую известность Людмиле Сенчиной принесло участие в телепрограмме «Голубой огонек» (1970) с песней «Золушка» Игоря Цветкова на слова поэта Ильи Резника, определившей сценический имидж и исполнительскую манеру певицы (трогательный облик, светлый нежный тембр голоса, искренность и естественность интонации).
Личное (интервью от Людмилы Сенчиной)
Людмила Сенчина: «Мой тогдашний муж Стас Намин уговаривал Талькова: «Вернись к Люсе, она переживает»
У Людмилы Сенчиной все не как у людей. Другие звезды себе возраст в паспорте убавляют, а у нее почти три года прибавлено. Лучшей подругой певицы был мужчина, а всем духам она предпочитает запах хозяйственного мыла.
— Меня называли «Кобзоном в юбке»! Как и Иосиф Давыдович, я всегда отличалась фантастической работоспособностью, выдерживала неимоверное количество концертов, переездов. Мне по плечу встать в пять утра и работать до позднего вечера.
Но на «Универсальном артисте» у меня было ощущение, что я тружусь на танкостроительном заводе, на своих плечах таская тяжеленные гусеницы из одного конца цеха в другой. Не потому, что надо петь то джаз, то рок, то шансон — мне интересно экспериментировать. Времени на подготовку номеров очень мало. И даже не это самое главное! Мне проще сконцентрироваться и красиво, качественно сделать что-то одно, а тут приходилось прерываться на десяток мелких дел.
Меня гримируют два часа, что утомительно, потом одевают, я репетирую — и от жары грим течет, его поправляют. Перед записью выступления надо дать интервью. Ответив на вопросы журналиста, видишь в зеркало, что грим поплыл снова.
После напряженной репетиции и нескольких интервью, находясь полдня на низком старте, ты выматываешься, тут уж не до красоты — соблюсти бы санитарную норму по внешности. И когда история повторяется раз за разом, чувствуешь себя не творческим человеком, не певицей, а организмом, задача которого — выжить…
А однажды случилось страшное. Мне от души затянули корсет — как Скарлетт О’Харе перед балом, я в нем еле дышала. Выступив, прошу костюмеров: «Ой, девочки, скорее расстегните, просто умираю!» Говорю «умираю», а сама счастлива: все закончилось, сейчас поеду в гостиницу и на кровать упаду. Мысленно я уже там, на гладкой прохладной простыне… И слышу в ответ: «Знаете, вам надо еще три с половиной часа в нем посидеть».
Оказывается, одна штуковина, которая должна была взлететь со сцены, не взлетела и будет досъемка. А сложнейший наряд зашили прямо на мне — если корсет распустить, придется все заново переделывать. Говорю костюмерам: «Теперь, если спросят про самый страшный случай в моей жизни, я знаю, что рассказывать!» Жалуюсь сейчас на тяготы съемок и представляю, как бы мама на это мое нытье отреагировала…
— А как?
— «Ой, в корсете она просидела три часа. И красили ее долго, бедняжечку. За что такие страдания человеку?» Конечно, мама Сара меня любила, но женщине, жившей и растившей детей в украинской послевоенной деревне, такие проблемы казались глупостью. Я ей как-то рассказывала про тяжелые гастроли: «Ехали восемь часов на машине, я простуженная, пою с температурой, чуть в обморок не падаю, а впереди еще пять городов…
» А она говорит: «Ну и что, вышла вечером на сцену в красивом платье, спела, к тому же деньги получила…» Мама работала учительницей: днем в школе, вечером проверяла тетрадки, вкалывала на огороде, вела хозяйство, растила детей, да еще какое-то количество трудодней была обязана в колхозе отработать — может, 10 дней в месяц, а может, 15 — пропалывала огромные поля, собирала свеклу или капусту…
Современные городские жители даже представить себе не могут, как после войны надрывались в колхозах! Из-за этой непосильной работы мой отец выкинул неожиданный финт. Я родилась 13 декабря 1950 года, а папа, когда пошел в сельсовет регистрировать дочь, записал в свидетельстве о рождении другую дату — 13 января 1948 года. Прибавил почти три года! Хотел, чтобы я раньше вышла на пенсию. Позаботился о дочкином будущем.
Более того, до этой памятной регистрации у меня четыре года свидетельства о рождении не было. Мама рожала меня на печке, роды принимал ветеринар. Какую-то бумажку он написал, но документом в полном смысле слова она не считалась. Папа мог уболтать кого угодно, а в сельсовете все свои сидели. Кроме неожиданного дня рождения, я в четыре года получила имя.
— Как же вас звали до этого?
— «Доця», то есть «дочка». А бабушка-молдаванка, та вообще: «Гей, мэй!» «Гей» — это междометие типа «эй», а «мэй» — типа «ой» с оттенком порицания… Она скажет «Гей, мэй» и как заведет воспитательную тираду. Все остальные молдавские слова из памяти уже вылетели, только это обращение помню.
— Неужели такое возможно?!
— Не знаю, часто ли другие дети росли без имени и насколько вольно их родители обращались со свидетельствами о рождении, но у меня было так. Говорю же, послевоенная деревушка для современного городского человека — это другая планета. И жизнь на этой планете хоть и есть, но довольно страшная. Мои мама и папа так со мной маленькой настрадались!
Я с рождения болела сильно. И в комфортных условиях, и в достатке с больным ребенком намучаешься, а в деревне, где и так жилы рвешь, вообще беда. Не знаю, что был за диагноз, но, когда мне было чуть меньше годика, я могла умереть. Мама поехала со мной в больницу в райцентр Братское, и там ей сказали: «Оставьте девочку у нас и езжайте домой. Что будет, то и будет».
Мама послушалась, вернулась домой от горя черная. Отец, узнав, в чем дело, тут же собрался в больницу. Зима, жуткий снегопад, дорогу совсем замело, но он не стал ждать, пока сани смогут проехать — спрятал меня под тулуп и пошел домой, в село Веселый Раздол. Километров восемь тащился по пояс в снегу, прижимая к себе больного ребенка.
А дома побежал в цыганский табор — наши цыгане оседлые были, жили почти в таких же домах, как украинцы с молдаванами, только на другом конце деревни. И цыганки лечили травами и заговорами. Они мне прописали купание в корыте с черным травяным отваром — и лечение подействовало, выходили они меня. Я с детства рассказы об их чудесах впитывала.
Одну женщину из нашей деревни бросил муж. Она так убивалась, что решила зарезаться — броситься на косу. Цыганки с ней поработали, что-то там заговорили, и женщина снова стала веселой, уверенной в себе! Это сейчас, если девушку бросят, она поплачет, развлечется и забудет. А в наших краях у людей страсти кипели не хуже, чем в романе Шолохова «Тихий Дон».
— И у вас в семье тоже?
— Моя мама отличалась от соседок. Она была образованным человеком, к тому же украинкой, а не цыганкой и не молдаванкой. Все бегали в табор гадать, а она нет. По характеру она была немножко Васса Железнова… Хотя нет, не немножко, а «множко».
С кумушками никогда не сплетничала. Очень любила петь, когда свободная минуточка найдется. Сядет одна, попоет нежно и красиво… а через секунду шороху всем задаст! Накричит! При этом она не злилась — просто так разговаривала. К сожалению, эта манера перешла ко мне. Начинаю с кем-нибудь беседовать — мне кажется, что тон нормальный, а человек шугается… Зато я четко излагаю свои мысли.
— У собеседников, наверное, случается разрыв шаблона: ведь у вас всегда было амплуа золотоволосой принцессы…
— Не понимаю, почему нельзя быть волевым и страстным человеком и при этом нежной принцессой?! Никому не интересна инфантильная моль с золотыми кудрями. Сильная, решительная женщина, когда дело доходит до нежных чувств, может быть тоньше и лиричнее тех, кто выглядит как ангел. А у ангела может оказаться клубок змей за пазухой. Все относительно в этой жизни.
— Всегда были такой трезвомыслящей?
— Все девочки в 15 лет только про парней и говорили — охали, вздыхали, шептались. А меня от этого тошнило. Я была почти изгоем в школе, у меня не было ни близких подруг, ни мальчиков — но я в них и не нуждалась, жила в состоянии, похожем на медитацию.
И усиленно занималась внешностью: крутила хулахуп, пила витамины, делала маски для лица, грезила о платьях — воображала их в деталях. Причем не мечтала зажечь на танцах, да так, чтобы в меня кто-то влюбился или девицы позавидовали. Нет, представляла себя дома в потрясающем платье.
Могла увидеть в журнале красивую прическу и загореться сделать себе такую же: три часа отсидеть в очереди в парикмахерской, отдать все сэкономленные на завтраках деньги, чтобы дома походить оставшуюся часть дня с модной укладкой, а вечером помыть голову. Я существовала в своем мире, в своей маленькой коробочке и зачем-то лепила и лепила свой образ. Не знаю, к чему себя готовила, но о сцене тогда еще не думалось вообще.
Может, если бы я смотрела вечерами на артистов по телевизору, такая мечта родилась бы раньше, но этого чуда технической мысли у нас не было. В Кривом Роге, куда папу перевели, когда мне было лет 10, у многих уже стояли дома телевизоры. А мы жили очень скромно. И такую роскошь позволить себе не могли.
Но лет в 17 я услышала по радио объявление о том, что Ленинградское музыкальное училище имени Римского-Корсакова объявляет набор на вокальное отделение. Тогда я поняла, что хочу стать профессиональной певицей и поступила в музучилище. Общежитие музыкантов — веселье до глубокой ночи, все пьют портвейн, крутят романы! Все, кроме меня.
— А вы в это время, как Ленин в анекдоте, «на чердак — учиться, учиться и учиться»?
— А я понимала, что мне завтра нужно на сцену, движение к девяти утра и ехать до училища полтора часа. Почитаю, помоюсь, кремчиком намажусь тщательно — для меня это просто святое, и баиньки. Утром я всегда вставала до будильника: у меня в комнате жили виолончелистка и две пианистки, и кто-нибудь обязательно начинал спозаранку заниматься. Не успеешь глаза открыть, а настроение уже злое, боевое!
Эх, продавались бы тогда такие беруши, какие я сейчас в Америке покупаю, рассчитанные на 34 децибела и выше… Затыкала уши ватой, но толку от нее было немного. Я хронически не высыпалась и очень страдала.
И безумно скучала по Кривому Рогу — по дому, по маме, по девчонкам из школы, по кексам, которые продавались в нашем магазине. Первые два года это была настоящая трагедия. я уезжала домой при любой возможности. Но на родине держала хвост пистолетом и рассказывала о прелестях взрослой жизни в культурной столице.
Как-то привезла фотографию Жана Татляна — он исполнял «Уличные фонари» и «Лучший город земли», и его песни сводили меня с ума. Фото я купила сама, сама же и написала на обороте: «Жан, если ты будешь так себя вести, я вообще с тобой разговаривать не буду и петь не буду». Сказала, протягивая портрет девчонкам: «Этот Татлян, кажется, в меня втрескался, подарил свой портрет. Но сейчас мы поссорились. Хочу вернуть ему фотографию, пусть знает!» Все-таки в 18 лет в моей голове тоже ветер гулял…
— Но и ветер был с музыкальным уклоном. Написали «петь не буду», а не «встречаться не стану» или «замуж за тебя не пойду»…
— Про «замуж» было бы чересчур фантастически. И тема замужества меня тогда не волновала. Впрочем, потом тоже… Если человека Боженька наградил голосом, талантом, у него могут быть свадьбы, страсти-мордасти, расставания — но все основные интересы лежат в иной плоскости.
К тому же для других девочек свадьба — это уникальный день, когда они надевают прекрасное платье, фату и все-все вокруг ими любуются. А я каждый день выходила на сцену красивая, в длинном платье, и люди мною любовались. Поэтому романтической составляющей для меня в замужестве не было.
В семье же главное не романтика, а дружба и хорошая бытовая совместимость. Сейчас в некоторых европейских странах заключают пробные браки, и очень правильно делают. Любовь и секс — это самое прекрасное, что может быть между мужчиной и женщиной!
Но после сказочной ночи наступает утро, когда надо идти в туалет, чистить зубы, жарить яичницу. Что-то протухло в холодильнике, забыли вымыть ванну — надо, чтобы люди не раздражали друг друга в этих бытовых мелочах.
Потом им вместе придется преодолевать бытовые сложности типа безденежья или съема квартиры. Родится ребенок или, не дай Бог, серьезно заболеет кто-то из родителей. Но если люди дружат и смотрят на вещи одинаково, то испытания нормально проходят — и их романтические чувства живут дольше.
Они прожили день в мире и согласии, решая проблемы, — и посмеялись, и поругались, и помирились. И вечером к ним возвращается их страсть, их нежность. Ночные чувства живут дольше, если люди не предают друг друга днем. А в противном случае вечером у них быстро обломы начнутся. Ну будут вымучивать что-то по привычке…
— Мужчины часто рассуждают, что жениться надо на молоденьких девушках, чтобы переделать их под себя. Ваш первый муж, солист Ленинградской оперетты Вячеслав Тимошин, был старше вас на 21 год. Он пытался вас изменить?
— Слава нежно ко мне относился и никогда не давил, не требовал, чтобы я в чем-то изменилась. Главным в семейной жизни оказалось другое испытание… Мне необходима своя территория, я зверь, которому нужна своя нора.
Вот бы жить в дворянской усадьбе, где есть половина барина, половина барыни, детская, комната няни, где-то отдельно конюшня, псарня, мельница… Я бы утром гуляла в одиночестве по парку, думая о чем-то своем, потом, например, порисовала бы…
Каждый человек творческий, но замыкается и превращается в тупое существо, потому что его всегда окружает толпа и он не может спокойно побыть один. Скажу слова, за которые на меня чуть ли не с кулаками кидаются: спать обязательно нужно врозь. У барина одна комната, у барыни другая, и пусть будет третья — только для ночных встреч, не для быта, не для работы.
Мечтала об усадьбе, а жила в одной квартире с мужем и его родителями. А вскоре еще жилец появился — родился сын Слава.
— Вячеслав Тимошин-младший занимается недвижимостью. Ему не передались родительские таланты?
— Сын очень одаренный, и когда в начале 1990-х учился в университете, создал рок-группу «17 пилотов в огне». Она недолго существовала, но в Петербурге ее помнят. У нас на Пушкинской, 10, центр рок-культуры. Недавно там выпустили альбом песен десяти лучших питерских групп, и команда сына вошла в эту десятку.
Ребята набирали обороты, их начали приглашать за границу: в Данию, в Америку. Он поэтому и в США в 19 лет оказался — выступать приехал. Если бы ими занимались посерьезнее, вкладывали деньги, они бы могли добиться известности. Но одни, без продюсера, раскрутиться не смогли.
Сын понял: если не получается в музыке двигаться к новым горизонтам, значит, надо заняться чем-то другим. — Играет сейчас для души в любительской команде? — Нет. Но всегда слушает хорошую музыку дома, в машине — везде. — А маленьким любил мамины песни? — Я была для него просто мамой, а любимой певицей у Славика, кстати, была Таисия Калинченко, которая первая исполнила «Золушку». — Надо же, кто-то пел ее до вас… — Просто она стала популярной в моем исполнении. Но прежде чем меня уговорили ее спеть, года два прошло! Я была юной девушкой и хотела петь взрослые песни о любви.
А «Золушка» какая-то кукольная. «Хоть поверьте, хоть проверьте, волчок, башмачок…» — ну детский сад. Авторы, написавшие ее, понимали, что это шлягер.
И Анатолий Бадхен, дирижер оркестра, где я была солисткой, тоже знал это. Анатолий Семенович пытался мне ее подсунуть: «Д-деточка, п-посмотри, это т-твое». Он пробовал меня уговорить, заставить, но добился одного: меня стало передергивать от слова «золушка».
Я заявляла: «У меня уже аллергия от ваших хрустальных башмачков!» Только Бадхен успокоился, как позвонили из «Останкино» из редакции «Голубого огонька»: «Знаете, есть такая песня «Золушка», мы бы хотели, чтобы вы ее исполнили в нашей программе…» Думаю: «Еще бы не знать, каждый день оборону держу». Но все-таки «Голубой огонек» — это почетно.
Решила: ладно уж, спою вашу дурацкую «Золушку», только отстаньте! Вышла, чистенько спела… и там просто потолок рухнул!!! Бомба взорвалась!!! Все аплодировали как сумасшедшие, меня несколько раз вызывали на бис.
Я даже не проснулась знаменитой — приехала на концерт подающей надежды певицей, а уехала звездой. Но будь я режиссером того «Голубого огонька», лучше дала бы спеть «Золушку» Тае Калинченко. Она такая нежная, маленькая, угловатая, шея слегка в плечики втянута…
Я нарядила бы Таю в передничек, дала в руки метелку, и песня по-другому бы зазвучала — вышла бы действительно история про волшебный сон робкой Золушки, которую обижают мачеха и сестры. Я-то была больше похожа на принцессу, а не на девочку, которая мечтает о балах, перебирая крупу.
— Когда вы уже стали знамениты, певец Сергей Захаров утверждал, что именно из-за вас его посадили в тюрьму. В 1977 году он был осужден на год за избиение администратора мюзик-холла.
— Я довольно спокойно отношусь к сплетням. Конечно, Захарову приятнее говорить, что его посадили из-за ревности большого начальника, а не из-за того, что он до полусмерти избил человека.
Но у меня не было романа ни с Захаровым, ни с Григорием Васильевичем Романовым. Первому секретарю Ленинградского обкома партии я нравилась как певица, а может, и как женщина была симпатична. С Захаровым не дружила, он казался мне человеком, несколько испорченным звездной болезнью.
Но мы часто давали вдвоем концерты, пели по отделению. Редакторам очень нравился контраст: темненький — светленькая, брутальный мужчина — нежная девушка. Однажды редактор Ленинградского телевидения попросила помочь вести программу о Захарове — я должна была представлять его гостей. Собираюсь, крашусь, и тут мне звонят: «Все отменяется, возле мюзик-холла ужасное ЧП».
Прошло много лет, и я услышала, как Захаров рассказывает: «Мы работали с Людмилой Сенчиной, а ее поклонник Григорий Васильевич Романов ревновал ко мне ужасно. Он приставил ко мне человека из КГБ, чтобы тот спровоцировал драку. И я загремел под суд…» Я обалдела. Ведь в мюзик-холле был огромный штат музыкантов и артистов балета, и многие из них своими глазами видели, как Захаров колотил администратора!
Но Сергея это не смущало… Я его на концерте спрашиваю: «Сереж, скажи, зачем тебе это надо? Знаешь, почему спрашиваю?
Я творческий человек, придумщица. Если тебе надо, давай заверну историю покруче, а ты ее расскажешь. Ну что ты с такой чушью позоришься?» — «А что тебе в моей истории не нравится?» — «Да скабрезная она и скучная». — «Люся, да что ты все усложняешь! Это же скандальный пиар, он никому никогда не повредит». «Ну тогда вперед», — отвечаю. Потому что мне ни холодно ни жарко от подобных слухов, это формат артистической жизни, ее неизбежные минусы.
— Не будем показывать пальцем, но некоторые наши знаменитости убавляют себе возраст в паспорте. Вы, став звездой, не хотели поменять в документах дату рождения — если не на более позднюю, то хотя бы на фактическую?
— Да зачем? Папа же мне не 15 лет прибавил. Жалко только, что он выбрал 13 января: я люблю старый Новый год, мне нравится в этот день спокойно смотреть по телевизору старые фильмы или концерты, а у меня с утра до вечера телефонные звонки, поздравления…
В детстве же новый, официальный возраст очень кстати пришелся: я в пять лет, то есть по документам в восемь, пошла к маме в школу, потому что дома меня было не с кем оставить.
Одна бабушка умерла, а вторая вышла замуж и уехала в другую деревню. У меня долго в голове не укладывалось: как это бабуля, старый человек, — и вдруг замуж! А сейчас понимаю, что бабушке и было каких-то лет 45-48… Единственное, что я потом исправила в паспорте, — это фамилию.
— И с ней что-то было не так?
— С ней как раз все было так, только это «так» для русского уха звучало странно. Папа на одну половину цыган, а на вторую молдаванин, фамилия Сенчин — молдавская, у нее нет мужского и женского рода. У меня в паспорте было написано «Людмила Сенчин».
Когда снималась в фильме «Шельменко-денщик», Михаил Пуговкин, который играл главную роль, спрашивал: «А что это у нас за китаец, Сен-чин?» Но на афишах я всегда была «Людмила Сенчина». И когда вышла за Тимошина и взяла его фамилию, продолжила выступать под той, к которой привыкли слушатели.
Как-то идем по аэропорту с Софией Ротару, а кругом шепот: «Сенчина с Ротару идут, Сенчина с Ротару!» Регистрируемся на рейс, протягиваем паспорта — она Евдокименко, я Тимошина. При разводе я вернула девичью фамилию, добавив окончание «-а», и больше и не думала с ней расставаться.
— Вы выходили замуж несколько раз. Когда были счастливы больше всего?
— Ошибочных или несчастливых браков не было. Мужья действительно любили, а у меня в ответ на их любовь появлялось чувство. Они все дали мне что-то очень важное. В браке с Тимошиным родился сын. Стас Намин открыл для меня новую музыку и литературу, нам было друг с другом так интересно, что мы могли просидеть за разговорами до восьми утра. С Владимиром (гражданский муж и директор Людмилы. — Прим. «ТН») мы вместе 24 года, и я не могу однозначно ответить на вопрос, кто он мне. И директор, и муж, и друг.
У меня ощущение, что мы вообще родственники. Вместе прошли голодные 1990-е, когда была безработица и меня перестали приглашать на телевидение. Мы притерлись и сплотились… И на гастролях вместе, и на отдыхе, едем домой, а по дороге решаем, на какую дачу двинем — на ближнюю или на дальнюю.
У меня новый благоустроенный дом под Питером, в Грузино, с паровым отоплением и каминами, а у Володи под Выборгом старый сруб из толстенных бревен.
Приезжаешь зимой в Грузино — дубак страшный. Выбираешься вдруг на выборгскую дачу, там за окном минус двадцать, а в нетопленном срубе градусов девять-одиннадцать тепла. Но последние три года я туда исключительно в августе приезжаю. Грибов там пропасть, а Володя грибник. Один год ему вообще приходилось скрепя сердце оставлять подберезовики и подосиновики, срезая только шляпки с белых грибов. И даже их девать некуда было! Обычно белые не солят, но я тогда насолила целый бидон. И насушила, и намариновала. Дух стоял! По мне грибной запах в тысячу раз лучше любого парфюма. Но у меня вообще к запахам нетипичное отношение.
Спрашивают: «Какие духи подарить? Какой тебе аромат нравится?» А я в ответ: «Хозяйственного мыла». Всегда руки им мою — и пахнет замечательно, и обеззараживает хорошо. Как говорит мой любимый Геночка Хазанов, «микробы боятся одного вида хозяйственного мыла». Володя знает наизусть все мои пристрастия в запахах, еде, одежде, знает все мои привычки… да он и сам моя привычка.
Мне нужно, чтобы он был поблизости, даже когда ему вроде и делать рядом нечего. Крикнешь в соседнюю комнату: «Вова!» — «А?» — «Где чай? Я же 15 минут назад просила налить! Сколько можно ждать!» Я и сама прекрасно могу чай сделать, но мне лучше живется с этой легкой ежедневной перебранкой.
— Привычка в таком описании подозрительно похожа на любовь.
— Это и правда глубокое чувство. Я очень дорожу людьми, к которым привыкаю. Когда Игорь Тальков ушел из моей группы, я рыдала ночами. И не потому, что он был гениальным аранжировщиком и бас-гитаристом, а потому, что я к нему за четыре года работы прикипела.
Мне было необходимо с ним разговаривать, дурачиться. Наверное, он был в меня какое-то время влюблен, но виду не подавал. Я с детства была одна, и Игорь стал моей первой и единственной близкой подругой. Посмотреть со стороны — подозрительно: ну не бывает такой дружбы между взрослыми мужчиной и женщиной. Но к Игорю даже Стас Намин не ревновал, и это поражало: Стас был тот еще Отелло.
Однажды вечером, когда Намина не было дома, ко мне в гости пришла знаменитая оперная певица со своим молодым человеком, известным скрипачом. Муж, вернувшись домой, холодно произносит: «Всем здравствуйте». Я: «Стасечка пришел! Будешь супчик?» А Стасечка подходит к скрипачу, берет его за шкирку и швыряет лицом на входную дверь! Мы с оперной дивой сидим с белыми лицами… Зато сколько раз бывало, что Стас возвращается домой в час ночи, а мы с Игорем сидим рядом в полутьме на диване, жуем горячие бутерброды…
Мы из гастролей по Германии привезли замечательный тостер, в котором обожали поджаривать ломтик хлеба, ломтик помидора, а сверху сыр. Едим, кино смотрим или обсуждаем что-нибудь. Не представляю, как бы себя Намин повел, будь рядом со мной другой мужчина, но на Талькова он смотрел как на моего брата. Предложит: «Давайте я вам кофе сварю».
Вернется с чашками, послушает разговор, даже вставит свое слово или скажет: «Да ерунда это». Обычно Стас не встревал ни в какие беседы, был весь в себе, но к Игорю прислушивался, и в его реакции сквозило уважение. Это Игорь взбрыкивал иногда из-за комплексов: он-то неизвестный гитарист, а тут сам Намин. Мы с Игорем были как две подружки, купались в реке голыми, втроем вместе с костюмершей спали в одной кровати…
— И при этом вас связывала исключительно дружба?
— Игорь лежал в центре, мы с костюмершей по бокам. Все было очень похоже на сцену из эротического фильма, за исключением пустяка — на нас были дубленки и шапки. Кажется, это случилось в каком-то из городков Магаданской области — из-за нелетной погоды мы застряли там на пять дней. Мороз под пятьдесят градусов. Весь аэропорт размером с автобусную остановку, гостиницы нет, нас селят в общежитии.
На весь мой коллектив выделили только одну комнату, и сорок человек спали кто на матрасах, кто на добытых с боем раскладушках, а самым роскошным спальным местом был диван-кровать — возлежа на нем, мы рассказывали веселые истории, смеялись. Кстати, через два года у Игоря с этой костюмершей начались отношения. Уж думаю, не зародилось ли между ними светлое чувство на нашей магаданской VIP-постели?
— И голыми купались без романтики?
— Мы купались голыми с подколами. Игорь оглядел меня: «О, какие у вас пышные формы, девушка! Я заметил, когда ты вчера кланялась после концерта, хотела сзади ручки сложить, а рук-то не хватило!» Я кричу: «Скотина, замолчи, а то врежу!» А он стал уговаривать: «Давай вместе худеть».
Ему-то сбрасывать вес некуда было, это я легко поправляюсь — а с ним похудела с 80 кг до 54 кг! Он каждое утро заходил, и мы бегали по несколько километров, плавали при любой возможности. Три концерта в день, между ними перерыв два часа — я снимаю грим, и мы час-полтора бегаем. Потом галопом в душ и на следующий концерт, вечером паримся в бане.
Я понимала, что он очень талантливый, дорожила как другом, как музыкантом, как руководителем группы. В Ленконцерт его не приняли, и я, чтобы с ним вместе работать, ушла в Магаданскую филармонию — на практике это означало, что мы должны были отрабатывать минимум по четыре концерта в месяц в Магаданской области. Вроде ничего смертельного, но поступок требовал мужества. Как если бы вы из-за друга уволились с хорошей должности в популярном национальном издании и ушли в заводскую многотиражку.
До этого мы с Игорем в Ленконцерте разные пороги обивали, но его там смешивали с грязью. Чуть ни при нем говорили: «Зачем тебе этот прыщавый золотушный чудик?» Я его уговаривала: «Потерпи, тебе только диск записать, и все по-другому повернется, я Стаса попрошу помочь» — но все не складывалось. Когда ушла из Ленконцерта, меня перестали приглашать на многие важные ленинградские концерты. А когда выступала на них, подчеркивали, из какой я филармонии.
Вместе с Игорем мы видели диковинные вещи. Белых медведей с детенышами, буран, который повалил строительные краны. Когда ехали в Магадане в аэропорт, проезжали мимо поселочка Ола и стали свидетелями северного сияния или еще какого-то странного явления: земля с небом были окутаны розово-голубым светом. Мои далеко не романтичные музыканты дружно замолчали и уставились в окно. Я сохранила это в памяти навеки…
Через несколько лет Игорь спел «Чистые пруды», и стало понятно, что этот поезд уже едет по другим рельсам и что он не остановится и не свернет.
Помню, как я плакала ночами. Вечером заснешь, а в два часа ночи сна ни в одном глазу, и первая мысль: «Игорь ушел». Стас просыпался: «Что?» — «Не знаю, как же теперь без Игоря…» Намин звонил Талькову: «Пожалуйста, вернись, Люся очень переживает. Давай я помогу тебе диск записать!» Но Тальков ответил нет.
— Говорят «благослови путь друга, даже если он уводит его от тебя» — но как тяжело это сделать…
— Через некоторое время я, конечно, оправилась. Как-то столкнулась с Игорем в «Останкино». он сильно изменился, но, увидев меня, заулыбался по-прежнему. мы нашли скамеечку и, сидя на ней, взахлеб проговорили час. А в 1991 году от меня ушел еще один человек — директор Валера Шляфман. К кому? К Талькову! А через месяц Талькова убили… Меня тогда замучили вопросами. А что я могла рассказать? Игорь не работал у меня уже пять лет. Я не понимала, как такое могло случиться, и эта дикость не укладывалась в голове…
— В вашей жизни были совершенно уникальные встречи: вы давали концерты со знаменитым французским композитором Мишелем Леграном, жили дома у Йоко Оно…
— Дома у Йоко я оказалась неожиданно — и для нее, и для себя. В 1986 году я участвовала в проекте «Дитя мира», в котором выступали и наши артисты, и американские. Пела с огромнейшим хором, состоявшим из детей разных национальностей. Мы выступали везде — в храмах, в ночных клубах. и в одном из нью-йоркских клубов познакомились с Йоко и Шоном Ленноном (сын Джона. — Прим. «ТН»).
Когда все наши уезжали из Нью-Йорка, я заболела и пролежала два дня в больнице, а потом еще пару дней приходила в себя у Йоко дома. Она меня очень выручила, но все-таки не могу сказать, что совсем уж она такая распрекрасная. Йоко человек неоднозначный, немного странный и довольно эгоцентричный. Еще до того как я заболела, таскала нас по ночным клубам.
Я потом поняла, вдове Джона Леннона нравилась реакция: «Йоко пришла!!!» Если бы я была фанаткой битлов, то, конечно, попав в знаменитую квартиру с видом на «Земляничную поляну» в Центральном парке, впала бы в кому. Но не они были кумирами моей юности, поэтому я просто с интересом смотрела по сторонам. Сохранилась фотография с любимой собачкой и котами Леннона — они все пришли ко мне тереться, ластиться. Йоко сказала: «Их всех завел Джон, Шон их очень любит». И чувствовалось, что самой ей не в радость эти животные.
Я выходила на балкон, совершенно по-нашенски загаженный голубями, видела белый рояль, на котором стояли фотографии с концертов. Больше всего мне понравился японский плакат на кухне. Иероглифы на красной материи — точно на такой же в СССР писали «Слава КПСС». Йоко перевела — это была японская пословица примерно с таким смыслом: «Береги свои крылья, возможно, настанет время и тебе придется летать».
Вернулась в Ленинград, стала знакомым битломанам рассказывать про свои гастрольные приключения, и все так ахали и охали: «Господи, жила в квартире самого Джона Леннона!» Только тогда до меня стало доходить, что история, пожалуй, и правда была выдающаяся. Я после нее стала петь на концертах «Let It Be» и «The Fool on the Hill».
— И когда вы познакомились с Мишелем Леграном, не было никакого трепета?
— Тут другая ситуация. Я в юности раз двадцать смотрела «Шербурские зонтики», обожала музыку Леграна! Когда он приехал в 1985 году в Москву на Всемирный фестиваль молодежи и студентов, то привез песню, посвященную фестивалю. Искали певицу, которая бы ее исполнила, и Стас предложил мою кандидатуру.
Я пела песню о фестивале, а «Шербурские зонтики» мы исполняли с Леграном дуэтом. Мы вместе давали концерты, записали диск… Он приехал в Ленинград и приходил ко мне в гости. Я ему пирожков напекла, он мне подарил антикварную лупу в тяжелой бронзовой оправе в виде черепашки — я черепах собираю, так что лупа очень кстати пришлась.
Мой друг, режиссер Ленинградского телевидения Володя Шерстобитов, предложил снять фильм про Леграна в Ленинграде: он к нам прилетает, а я его везде вожу, показываю наш прекрасный город. На съемку Легран приехал с секретарем — у всех шок… Эта секретарь — просто мой клон! Мое лицо, волосы и прическа, такой же белый полушубок и шляпа с широкими полями. Мы еще долго обсуждали появление моего «близнеца».
— В «Универсальном артисте» вы тоже пели «Шербурские зонтики». Все-таки у наших зрителей эта песня ассоциируется не с Леграном, а именно с вами… Ваша соседка по даче Нина Ургант ту передачу видела, одобрила?
— Конечно, весь поселок смотрел, болел за меня. Мы дружно живем, а с ближайшей соседкой Ниной Николаевной вообще почти как одна семья. Она хвалила мои работы в проекте «Универсальный артист». У них со всеми не соскучишься, что с ней, что с Андреем, что с Ваней. У Нины Николаевны, как и у меня, да что там, смотрим на вещи шире — как у нашего народа, есть привычка весь хлам везти на дачу.
И она привезла старую ванну, ребята зарыли ее в землю, и получился декоративный прудик, вокруг ирисы растут. Красиво. Рассадник комаров и мух, но это неважно. Там один раз ежик тонул, и Нина Николаевна попросила рабочего сделать для других ежиков, которые захотят попить, ступеньки.
Однажды в этой ванне завелись головастики. С той же гордостью и любовью, с какой экскурсоводы в Лувре или Прадо повествуют о висящих там шедеврах, Нина Николаевна рассказывала нам с Андреем Ургантом о головастиках. Андрей говорит мне: «Люся, их сотни, но она каждого знает в лицо, каждому дала имя».
— А Иван Андреевич Ургант на дачу к бабушке приезжает?
— Ну конечно, не так часто, как раньше. И всегда со здоровенными сумками эксклюзивных продуктов. Нина Николаевна кричит: «Ванька, ты как Дед Мороз! Ну зачем ты опять столько припер? Мне же это не съесть все!» Ваня очень заботливый, хороший человек получился.
— А вашего Славу Нина Николаевна почему прозвала барином?
— Не знаю! Когда я купила дачу в Грузино, сыну около одиннадцати было, и Нина Николаевна чуть не с первого знакомства ему такое прозвище придумала. У Вани партийной клички не было, а Славика она только барином величала.
— Может, ей казалось, что вы его к труду мало приучаете?
— К сожалению, особенно некогда было — разъезды, гастроли, съемки… И для него до последнего времени даже яичница была слишком сложным в приготовлении блюдом. Зато Слава полюбил готовить сейчас. Все началось, когда он несколько лет назад завел собаку. Пожаловался мне по телефону, что у пса появились на лапе болячки. Показал лапку по Скайпу — он давно в США живет, мы в основном по телефону и в Интернете общаемся.
Я говорю: «Прекрати давать собачий корм! Я взяла больную бездомную собаку, теперь у нее богатырское здоровье, потому что она ест три раза в день здоровую пищу. на завтрак — мясо, на обед — кашу из трех круп с овощами и фаршем и только вечером, как конфетку ребенку, я ей даю семь штучек сухого корма». Он меня послушал, перестал давать сухой корм. Я советовала готовить собаке еду на неделю вперед, но он варит кашу каждый день — чтобы собаченька свежее ела.
Дальше у Славы дело пошло. Попробовал супчик себе сварить, на харчо замахнулся — и ему стало интересно! Когда я к сыну последний раз приезжала, захотел одолеть мой знаменитый борщ: «Мама, ну научи меня!» Слава его обожает, готов есть по три раза в день. Месяц жила у сына, и все это время учила его борщ варить. Пришли гости, он их угостил, и теперь его носят на руках и упрашивают варить борщ всегда. Славка счастлив и готов к новым кулинарным подвигам.
Сама я готовить обожаю. Но парадокс: угощать не люблю, от гостей устаю. Я у плиты расслабляюсь и чувствую, как в это время восстанавливается психика. Кто-то медитирует или йогой занимается, а для меня борщ — и йога, и медитация.
Основу репертуара Людмилы Сенчиной составляли песни советских композиторов, такие как: «Добрая сказка» Александры Пахмутовой (слова Николая Добронравова), «Колыбельная» Матвея Блантера (слова Михаила Исаковского), «Зов синевы» Андрея Петрова (слова Татьяны Калининой), «Целую ночь соловей нам насвистывал…» Вениамина Баснера (из телефильма «Дни Турбиных», слова Михаила Матусовского), «Черемуха» Валерия Гаврилина (слова Ольги Фокиной) и многие другие.